Филип Дик - Затворник из горной твердыни [= Человек в высоком замке]

— Я страдаю, — сказал он Рейссу, уже потушившему свою сигарету, — от болезни, которая развивалась все эти долгие годы, но которая вошла в более опасную стадию в тот день, когда я, человек маленький, услышал, как бахвалятся своими безумными шальными выходками ваши вожди. И что бы вы не делали, вероятность излечения от нее равна нулю. Для вас, сэр, тоже. И если говорить языком преподобного Мэси, насколько верно я запомнил его слова: покайтесь!

Голос германского посла прозвучал хрипло.

— Вы верно запомнили. — Он поклонился и дрожащими пальцами поднес зажигалку к новой сигарете.

Из кабинета вышел Рамсэй. В руках у него была папка с документами. Тагоми, который теперь стоял молча, пытаясь восстановить дыхание, он тихо шепнул:

— Пока он здесь. Текущие дела, относящиеся к его служебным обязанностям.

Тагоми машинально взял в руки протянутые бумаги. Взглянул на них. Форма 20–50. Запрос правительства Рейха через его представителя в ТША консула фрейгерра Хуго Рейсса с репатриации уголовного преступника, находящегося в настоящее время под стражей в Управлении полиции Сан-Франциско. Еврея по имени Фрэнк Фринк, гражданина — согласно закону от июня 1960 года, имеющего обратную силу — Германии. Подлежащего взятию под стражу согласно законам Рейха и так далее. Тагоми еще раз пробежал глазами содержание запроса.

— Подпишите, сэр, — сказал Рамсэй, — сегодняшней датой. Окончание данного дела по запросу германского правительства. — Он с нескрываемой неприязнью смотрел на консула, протягивая авторучку Тагоми.

— Нет, — не согласился Тагоми и вернул форму 20–50 Рамсэю. Затем он неожиданно выхватил бумаги из рук Рамсэя и быстро написал в самом низу: «Освободить из-под стражи. Высшая торговая миссия, Сан-Франциско. На основании дополнения к военному соглашению 1947 года. Тагоми». Одну копию он вручил германскому консулу, остальные вместе с оригиналом отдал Рамсэю. — До свидания, герр Рейсс, — сказал он и поклонился.

Германский консул поклонился в ответ, едва взглянув на документ.

— Пожалуйста, в будущем все деловые взаимоотношения со мной проводите с помощью таких промежуточных технических средств, как почта, телеграф, телефон, — сказал Тагоми. — Не появляясь здесь лично.

— Вы налагаете на меня ответственность за общее положение дел, что далеко выходит за пределы моей юрисдикции.

— Дерьмо собачье, — промолвил Тагоми. — Мне с вами не о чем говорить.

— Так не ведут себя цивилизованные индивидуумы, — сказал консул. — Вы так говорите по злобе, чтобы отомстить. Там, где место простой формальности, без вовлечения личностных моментов. — Он швырнул сигарету на пол коридора, затем развернулся и быстро зашагал к лифту.

— Забирайте с собою и вашу дрянную смердящую сигарету, — бросил ему не очень громко вслед Тагоми, но консул уже зашел за угол.

— Сам ведет себя как ребенок, — сказал Тагоми, обращаясь к Рамсэю. — Вы стали свидетелем возмутительного детского поведения. — Он нетвердой походкой направился к себе в кабинет. Дышать стало нечем. Боль пронзила всю левую руку, и в то же самое время какая-то гигантская открытая ладонь сдавила и расплющила ему ребра. Он только и успел сказать «Уф». И увидел перед своими глазами не ковер на полу, а сноп взметнувшихся во все стороны красных искр.

— Помогите, мистер Рамсэй, — взмолился он. Но сам не услышал этих слов. — Пожалуйста. Он всплеснул руками, споткнулся и, падая, успел схватиться в кармане пальто за серебряный треугольник, вещицу, которую убедил его взять мистер Чилдэн. Не спасла она меня, подумал он. Не помогла. Несмотря на все мои старания.

Тело его ударилось о пол — сначала ладонями и коленями, он стал ловить ртом воздух, затем увидел ковер у своего носа. Рамсэй что-то невразумительно бормотал, стараясь сохранить самообладание.

— У меня небольшой сердечный приступ, — удалось еще сказать Тагоми.

Возле него уже суетилось несколько человек, уложившие его на кушетку в кабинете.

— Не волнуйтесь, сэр, — произнес кто-то из них.

— Сообщите жене, пожалуйста, — попросил Тагоми.

Вскоре он услышал завывание на улице сирены скорой помощи. Люди входили в кабинет и выходили, создавая вокруг него суматоху. Его укрыли одеялом, сняли галстук, расстегнули воротник рубахи.

— Мне теперь лучше, — произнес Тагоми. Лежать ему было удобно, он даже и не пытался пошевелиться. Все равно, карьере моей конец, решил он. Несомненно, генеральный консул поднимет страшнейший гвалт. Будет жаловаться на неучтивость. И, наверное, правильно сделает, если пожалуется. Все равно, дело сделано. Насколько я был способен, со своей стороны. Остальное — дело Токио и группировок в Германии. Борьба, в любом случае, без моего участия.

А я-то считал, что это всего лишь пластмассы, подумал он. Важный коммерсант в области изготовления пресс-форм. Оракул догадался и дал мне ниточку, но…

— Снимите с него рубаху, — раздался внушительный голос, не терпящий ни малейших возражений. Это несомненно врач миссии, Тагоми улыбнулся. Тон голоса — это самое главное.

Можно вот это, захотелось узнать мистеру Тагоми, быть ответом? И я, мое сознание, должно этому подчиниться.

Что там последнее сообщил мне Оракул? В ответ на вопрос, заданный ему, когда на полу кабинета лежали двое мертвых или умирающих? Гексаграмма 61. «Внутренняя правда». Звери и птицы не обладают разумом. Не очень-то убедительно. Это я. Книга имеет ввиду меня. Я никогда не приду к полному пониманию — такова природа таких существ. Или… это и есть внутренняя правда, то, что происходит со мной сейчас?

Я подожду. Что же это. Наверное, это и то, и другое.

В этот вечер сразу же после вечерней раздачи пищи, к камере Фрэнка Фринка подошел служащий полиции, открыл дверь и велел ему забирать свои вещи в дежурном помещении.

Вскоре Фринк был уже на тротуаре перед полицейским участком на Кэрни-стрит, в толпе спешивших мимо него прохожих. Среди громыханью автобусов, сигналов автомобилей, криков водителей велокэбов. Было холодно. Перед каждым зданием пролегли длинные тени. Фрэнк постоял какое-то мгновенье и затем машинально присоединился к группе пешеходов, собравшихся, чтобы перейти улицу на перекрестке.

Арестовали меня совершенно без причины, подумал он. Без какой-либо цели. А затем точно таким же образом и выпустили.

Ему ничего не объяснили, просто отдали узел с одеждой, бумажником, часами, очками, личными предметами и занялись приведенным в участок подвыпившим немолодым мужчиной.

То, что меня отпустили — чудо. Какая-то счастливая случайность. По правде говоря, я уже должен был быть на борту самолета, следующего в Германию. Для уничтожения.

Он все никак не мог в это поверить. Как в свой арест, так и в освобождение. Все казалось каким-то нереальным. Он брел мимо закрытых магазинов, наступал на мусор, который гнал по тротуару ветер.

Новая жизнь. Как будто родился во второй раз. Как будто — черт побери, не как будто, а просто родился!

Кого мне благодарить? Помолиться, может быть?

И о чем молить?

Я хочу понять, сказал он себе, проходя по шумным вечерним улицам, мимо неоновых реклам, мимо баров на Грен-авеню, их дверей которых гремела музыка. Я хочу постичь. Должен.

Но он знал также и то, что это ему никогда не удастся. Где-то в самом углу разума мелькнула мысль — назад, к Эду. Мне надо вернуться в мастерскую, спуститься вниз, в тот самый подвал. Взять в руки инструменты, которые я оставил, и продолжать изготовлять украшения, вот этими своими руками. Работая и не думая, не поднимая головы и не пытаясь понять. Я должен все время быть чем-то занятым. Я должен производить целые груды украшений.

Он быстро шел, квартал за кварталом, по городу, на который все больше опускалась ночная тьма. Стараясь изо всех сил как можно быстрее оказаться в том месте, где все было для него ясно, туда, где он был до сих пор.

Когда Фрэнк спустился по ступенькам в подвал, то увидел, что Маккарти сидит за верстаком и ужинает. Два бутерброда, термос чая, банан, несколько печений. Широко открыв рот от изумления, он задержался на пороге.

Наконец Эд его заметил и повернулся в его сторону.

— А я-то думал, что тебя уже нет в живых, — сказал он и стал жевать дальше, проглотил, откусил еще.

Рядом с верстаком Эда был включен небольшой электрический калорифер. Фрэнк подошел к нему и, нагнувшись, стал отогревать руки.

— Я очень рад, что ты вернулся, — сказал Эд. Он дважды похлопал Фрэнка по спине, затем снова принялся за бутерброды. Больше он ничего не сказал. Только и было слышно жужжание вентилятора калорифера и звуки челюстей Эда.

Положив пальто на стул, Фрэнк набрал горсть незавершенных серебряных сегментов и прошел с ними к полировальному станку. Одел на шпиндель суконный круг, включил двигатель; смазал круг полировочной пастой, одел маску, чтобы защитить глаза, а затем, сев на высокий табурет, стал снимать огненную чешую с сегментов, с одного за другим.